Агата Кристи - Пять поросят [= Убийство в ретроспективе]
— Не всегда. Но на этот раз ко мне действительно обратились.
— Кто именно?
— Мне предстоит — как это сказать? — просмотреть рукопись по просьбе заинтересованной стороны.
— Кто эта заинтересованная сторона?
— Мисс Карла Лемаршан.
— Кто это?
— Дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл.
Эльза с минуту смотрела на Пуаро непонимающим взглядом.
— Ах да, конечно, ведь был ребенок, — вспомнила она. — Она, наверное, уже взрослая?
— Да. Ей двадцать один год.
— И какая же она из себя?
— Высокая, темноволосая и, по-моему, красивая. В ней чувствуется личность.
— Хотелось бы посмотреть на нее, — задумчиво сказала Эльза.
— Она может отказаться от встречи с вами.
— Почему? — удивилась Эльза. — Ах да. Но ведь это чепуха. Разве она может что-нибудь помнить? Ей тогда, должно быть, и шести не было.
— Она знает, что ее мать судили за убийство ее отца.
— И она полагает, что это по моей вине?
— Вполне возможно. Эльза пожала плечами.
— Какая глупость! Если бы Кэролайн вела себя разумно…
— Значит, вы считаете, что на вас нет ответственности?
— Конечно. Мне нечего стыдиться. Я его любила. Я могла бы сделать его счастливым. — Она посмотрела на Пуаро. Ее лицо дрогнуло, и он вдруг увидел девушку с картины. — Если бы я могла заставить вас понять… Если бы вы могли взглянуть на происшедшее с моей точки зрения… Если бы вы знали…
Пуаро наклонился вперед.
— Именно этого я и хочу. Видите ли, мистер Филип Блейк, который присутствовал в доме Крейлов в ту пору, пишет для меня подробный отчет обо всем, что произошло. Мистер Мередит Блейк пообещал сделать то же самое. Если бы и вы…
Эльза Диттишем глубоко вздохнула.
— Эти двое! — с презрением сказала она. — Филип никогда не отличался большим умом. Мередит крутился возле Кэролайн. Он был довольно славный человек. Но из их отчетов вы ничего толком не узнаете.
Он следил за ней, видел, как она оживилась, видел, как мертвая женщина превращается в живую.
— Хотите знать правду? — быстро и чуть ли не с яростью спросила она. Не для публикации. Только для себя…
— Я обещаю вам ничего не публиковать без вашего согласия.
— Мне хотелось бы написать правду… — Минуту-другую она молчала, думая о чем-то своем. Он видел, как смягчилось ее лицо, помолодело, видел, как она ожила, когда в ее жизнь снова вошло прошлое.
— Вернуться в прошлое, описать его… Объяснить вам, что она собой… — Глаза ее загорелись. Дыхание участилось. — Она убила его. Она убила Эмиаса. Эмиаса, который хотел жить… наслаждаться жизнью. Ненависть не должна быть сильнее любви, но ее ненависть была сильнее. И моя ненависть к ней… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Она подошла к нему, наклонилась и схватила его за рукав.
— Вы должны понять, — настойчиво попросила она, — какие чувства мы с Эмиасом испытывали друг к другу. Сейчас я кое-что вам покажу.
Она бросилась к маленькому бюро, открыла потайной ящик.
Потом вернулась к Пуаро. В руках у нее было измятое письмо, на котором даже выцвели чернила. Она сунула его Пуаро, и ему почему-то вдруг вспомнилась когда-то встреченная им маленькая девочка, которая вот так же сунула ему одно из своих сокровищ — ракушку, подобранную где-то на пляже и ревностно хранимую. Точно так же девочка отошла в сторону и стала следить за ним. Гордая, испуганная, она зорко наблюдала за реакцией на ее сокровище.
Она развернул свернутую вчетверо страничку.
«Эльза, дитя мое изумительное! Никогда еще не существовало ничего столь прекрасного. И все же я боюсь — я пожилой человек с отвратительным характером, который не знает, что такое постоянство. Не верь мне, не облекай меня своим доверием — я дурной человек, но хороший художник. Самое лучшее, что есть во мне, принадлежит искусству. Поэтому не говори потом, что я тебя не предупреждал.
Любимая моя, все равно ты будешь моей. Ради тебя я готов продать душу дьяволу, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, который заставит весь мир ахнуть от изумления. Я схожу с ума по тебе. Я не могу спать, не могу есть. Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, твой до конца Дней моих. Эмиас».
Чернила выцвели, бумага крошится. Но слова живут, вибрируют… Как шестнадцать лет назад.
Он посмотрел на женщину, которой было адресовано это письмо.
Этой женщины больше не существовало.
Перед ним сидела юная влюбленная девушка.
И снова ему пришла на память Джульетта…
Глава IX
ЧЕТВЕРТЫЙ ПОРОСЕНОК ЛОЖКИ НЕ ПОЛУЧИЛ НИ ОДНОЙ…
— Могу я спросить зачем, мсье Пуаро?
Эркюль Пуаро не сразу ответил на вопрос. Он чувствовал, как внимательно смотрят на него с морщинистого личика серые с хитринкой глаза.
Он поднялся на верхний этаж скромного дома, принадлежавшего компании «Джиллеспай билдингс», которая явилась на свет божий, чтобы сдавать внаем жилую площадь одиноким женщинам, и постучал в дверь квартиры № 584.
Здесь в крайне ограниченном пространстве, а точнее, в комнате, служившей ей спальней, гостиной, столовой и, поскольку там же стояла газовая плита, кухней, к которой примыкала сидячая ванна и прочие службы, обитала мисс Сесили Уильямс.
Хоть обстановка и была убогой, тем не менее она несла на себе отпечаток личности мисс Уильямс.
Стены были выкрашены светло-серой клеевой краской, и на них было развешано несколько репродукций. Данте, встречающий Беатрису на мосту, картина, когда-то описанная ребенком как «слепая девочка, сидящая на апельсине», и названная почему-то «Надежда». Еще были две акварели с видами Венеции и выполненная сепией копия «Весны» Боттичелли. На комоде стояло множество выцветших фотографий, если судить по прическам двадцати-тридцатилетней давности.
Ковер на полу был потерт, обивка убогой мебели лоснилась. Эркюлю Пуаро стало ясно, что Сесили Уильямс живет на мизерные средства. Здесь не устроишь пира горой. Этот поросенок «ложки не получил ни одной».
Резким, категорическим и настойчивым голосом мисс Уильямс повторила свой вопрос:
— Вам требуются мои воспоминания о деле Крейлов? А зачем, могу я спросить?
Друзья и сослуживцы Эркюля Пуаро в те минуты, когда он доводил их до белого каления, говорили про него, что он предпочитает ложь правде и будет из кожи лезть вон, чтобы добиться своей цели с помощью тщательно продуманных ложных утверждений, нежели довериться голой правде.
Но в данном случае он не долго думал. Эркюль Пуаро не был выходцем из тех бельгийских или французских семей, где у детей была английская гувернантка, но он среагировал так же просто, как мальчишки, когда их в свое время спрашивали: «Ты чистил зубы нынче утром, Хэролд (Ричард или Энтони)?» На секунду им хотелось соврать, но они тут же спохватывались и робко признавались: «Нет, мисс Уильямс».
Ибо мисс Уильямс обладала тем загадочным свойством, каким должен обладать любой хороший педагог, — авторитетом! Когда мисс Уильямс говорила: «Пойди и помой руки, Джоан» или «Я надеюсь, что ты прочтешь эту главу про поэтов Елизаветинской эпохи и сумеешь ответить мне на вопросы», ее беспрекословно слушались. Мисс Уильямс и в голову не приходило, что ее могут ослушаться.
Поэтому в данном случае Эркюль Пуаро не стал рассказывать о готовящейся книге о былых преступлениях, а просто поведал об обстоятельствах, ради которых Карла Лемаршан прибегла к его услугам.
Маленькая пожилая особа в аккуратном, хотя и поношенном платье выслушала его внимательно.
— Мне очень интересно узнать о судьбе этой девочки, услышать, какой она стала, — сказала она.
— Она стала очаровательной женщиной с весьма твердым характером.
— Отлично, — коротко отозвалась мисс Уильямс.
— А также, могу добавить, весьма настойчивой. Она не из тех, кому легко отказать или от кого легко отделаться.
Бывшая гувернантка задумчиво кивнула головой.
— Есть ли у нее склонность к искусству? — спросила она.
— По-моему, нет.
— И то слава богу, — сухо заметила мисс Уильямс.
Ее тон не позволял сомневаться в отношении мисс Уильямс ко всем художникам без исключения.
— Из вашего повествования я делаю вывод, — добавила она, — что она больше похожа на свою мать, чем на отца.
— Вполне возможно. Вы сможете сказать мне об этом, когда ее увидите. Вам бы хотелось повидаться с ней?
— Сказать по правде, очень. Всегда интересно посмотреть, во что превратился ребенок, которого я когда-то знала.
— Когда вы ее видели в последний раз, она ведь была совсем малышкой?
— Ей было пять с половиной лет. Очаровательный ребенок. Пожалуй, чересчур тихий. Задумчивый. Любила играть одна. Нормальный и неизбалованный ребенок.
— Счастье, что она была такой маленькой, — заметил Пуаро.
— Да, конечно. Будь она старше, потрясение, испытанное из-за этой трагедии, могло иметь очень дурной эффект.
